Кратко- мало позитава. Точнее его вообще нет.
мысли странные, какие-то покореженные. посмотрела бы я на вас после стольких домашек
Единственный перс- Блейз Забини (Фандом- ГП). Ретинга нет. Чёрд, да тут даже матов нет!
Кажется, работа по стилю несколько отличается от предыдущих.
Приятного прочтения.
Если от прочтения такого вообще можно получить удовольствие, конечно. ООС.
Шапку полноценную не состовляю- вероятность того, что я это где-то выложу не ноль даже, а минус десять.
этюд багровых тонах. Бля, это ангст походу... Или нет?
Картина- живописное произведение, самостоятельное по предназначению. Картины бывают разных жанров. В отличие от этюда, картина может отражать действительность с наибольшей глубиной, в законченной и продуманной в целом и деталях форме. (с)
Дословная выдержка из учебника по художественной литературе. Перевод с украинского лично мой. Знаки препинания сохранены.
..Слова резали, как по живому. Казалось чуть сосредоточишься- и душевные мышцы, как телесные, напрягутся и тогда это ментальное лезвие не причинит никакого вреда, как не смогло бы его причинить настоящее. Но Блейз знает- на самом деле он всегда знал- что мышцы не могут удержать лезвие- оно скользит дальше, легко, как сквозь масло, сметая жалкое сопротивление мышц и ласково играя по оголяющимся нервам- и тогда больно, так больно, что нет сил кричать, орать визжать от страха- хотя хочется, как же хочется! И страшно- настолько страшно, Марлин, как же тогда страшно- извиваешься, беспорядочно двигаешься, причиняя себе еще больше боли- и ничто, ничто, ничто-ничто не облегчает, не помогает. И хочется заставить себя остановиться- но не получается, нет сил, эмоций, мыслей, только парализующий шок и понимание на краю сознания- где-то там, на тонкой грани между действительностью и безумием- и уже хочется, умоляется, чтобы одно смешалось с другим- слилось как едкий дым с чистым, чуть влажным лесным воздухом- и не знаешь, что было дымом, а что- воздухом.
Только вот сейчас больно не физически. Сейчас- как будто не душу, нет, но сущность- всего тебя, мысли эмоции, надежду- медленно кромсают. И боли нет. Есть только пустота, остающаяся после ножа- нет, больше ничего нет. Только изморозь на стеклах и легкий металлический привкус холода на корне языка- и всё сворачиваешься клубком, надеясь согреться, веря, что сейчас- вот сейчас- теплые родные руки накроют пледом , привычно мягкие губы коснутся щеки и прозвучит тихо «ты чего не сказал, что замерз? Грейся теперь, дурачок, ты мне ледышкой не нужен». И голос бы полон беспокойствами какой-то суетливой неторопливости- чем укрыть, как согреть, где взять тепло?..
А картины Моне не успокаивают- в мягкой смене цветов всё чудятся лишние мазки, а в звуках скрипки во «Временах года» Вивальди слишком много поспешности, как будто исполнитель старается побыстрее доиграть, а то у него дома ребенок болеет…
И в квартире- лишняя тишина, нет отсветов от ламы в кабинете, нте успокаивающего шороха чужих шагов- нет. Тихо. А часы настойчиво тикают, такают.. Они глумятся, да? Над тем, что он, Блейз, сделал… И теперь ничего не значит ни одна секунда- оттого они так громко отмеряют их? В отсветах луны чудится, что старые пыльные и, Забини знает, отчего-то пахнущие фиалками, часы похабно и издевательски усмехаются- явно с насмешкой, ненавидя.
Это они оттого, что он сам, сам разрушил свое счастье, а потом, азартно блестя глазами, прыгал на его отметках, видя их в глазах любимого человека, раз за разом слушая мольбы не заставлять его этого делать и игнорируя робкие попытки объяснить, сказать, довести до его сведенья, упивался своим несуществующим горем?
Блейзу никогда не было всё равно- но он молчал. Ему было больно, но он терпел, утверждая, что так лучше, не слушая, не веря, не понимая…
Он так боялся услышать, что оглох. Заставлял себя не слушать, не веря ни во что. Хотя стоило открыть глаза- узнать, что он любим, обожаем, холим, лелеем, но нет, он насильно заставлял себя верить в предательство, которого не было.
Оглядываясь назад он видел всё- почему-то издали всегда лучше видно, что происходило раньше- видел свой эгоизм, то, что прятал голов в песок вместо того, чтобы осмотреться и понять, что много шума было действительно из ничего. И еще он четко-четко отмечал, что не верил. Так и не доверился по-настоящему. Не верил никогда- оттого и боялся услышать- оттого и принуждал…
Не доверял- значит не любил? Значит, всё- ложь?
Всё, во что верилось: блеск изумрудных глаз, его благоговение перед сапфирами (кто знает, почему глупого гриффиндорца так привлекал это холодно-отстраненный камень), тихие вечера, которые они проводили, склонив друг к другу темноволосые головы и оживленно что-то обсуждая попеременно ловя себя на том, что оба уже не помнят, о чем шел разговор, громкие диспуты о искусстве, о прекрасном, прогулки по многолюдным улицам за ручку, как дети, походы по магазинам- это всё ложь?
Лгал ли Блейз тогда?
Голова гудела, наполняясь глупыми мыслями и вопросами без ответов, давно уже затекли ноги, но Забини терпел, понимая, что он заслужил больше, гораздо-гораздо больше. За каждый украденный поцелуй, за взгляд, укоризненный ли или полный веселья- заслужил.
Не было слез. Было удушающее пусто.
Пахло пылью.
Неестественно тихо в доме.
«Картина, в отличии от этюда, отражает действительность с большей глубиной…»
Тогда без него Блейз этюд.
Этюд. В багровых тонах, да?
Он бы так и сказал- «этюд в багровых тонах»- и прикусил бы губу, чтоб не засмеяться.
Слеза потекла внезапно, но не то, чтоб неожиданно.
Блейз наверное больше никогда не увидит этой закушенной губы и не почувствует её мягкости своей.
Так жестоко звучит- ни-ког-да. И больше ему не быть картиной. Пока- и всегда без его- только этюд. Пусть даже в багровых тонах.