опа-ча, чойто.
получается, дорогой дневничок, за время которое мы не виделись рос армия не только вытурила меня из насиженного местечка, но и ворвалась туда сама, пострелять из окон, стиралку с начала 2000х вывезти да прочие пожитки. надеюсь вкусные вам мамкины закатки — вы заставили эту женщину пол-зимы прожить во дворе, ребята, хотя раньше вы смеялись над теми же несмешными шутками петросяна, что и она.
расскажите мне про фейки и кто не прав, пожалуйста, очень такое люблю бомблю сама себя лично :з я к чему - еще последние годы по историям массовых убивец угорала, лол чуйка 228. такую и нате
Она выдыхает. Тяжко-тяжко, будто это требует больше сил, чем вместится в её теле. Выдыхает, и с выдохом её вырывается изо рта немного слюны, что-то более вязкое, теплое и красное с привкусом металла, сама жизнь, вместе с каким-то ругательством. Слово звучит больше бессильно, хотя явно должно бы значить что-то.
Она выдает снова — нервно и прерывисто, со странным словно булькающим звуком.
Этот выдох нравится ему намного больше.
400 От звука приятно щекочет под грудью, губы чуть расплываются. Она испугана, и знает, что все решения дальше — в его руках. Руках, сейчас нетерпеливо сжимающих руль. Ох, что он с ней сделает, как же позабавится! Даже даст ей шанс — нет ничего лучше, чем отбирать его, видеть, как гаснет надежда в их глазах, и ничего не остается, только страх перед их новым богом, настоящим вершителем судеб. Если бы они только знали — если бы все они знали, трепетали б, завидев его на улице, падали б ниц, где им и место, жалким нерешительным червям. Все они, каждый, хотели сделать кому-то больно, стать как он, больше-чем-человеком. Кишка тонка. Они все — черви, но почему-то цепляются за жизнь. Он бросает взгляд в зеркало — все еще связана, волосы с одной стороны будто мокрые, слиплись уродливыми колтунами — самое милое зрелище на свете. Она самая красивая в мире в это мгновение, самая желанная жертва для всех — и полностью в его распоряжении. Он ведет дальше, и веселый популярный мотивчик насвистывает почти мимо воли — если бы в его жизни хоть что-то происходило мимо воли. Он так не думает. И сразу после припева — о да, детка, не только цветами, разговорами да танцами может он наполнить собственную жизнь, совсем уж не только ими — говорит:
- Я остановлюсь на заправке. Будешь вести себя тихо — следующая остановка наша.
Она ничего не говорит, не мычит даже.
- Я с тобой разговариваю, шлюха. Хочешь жить — не раззевай пасть.
Он почти не задумывается об этом пока не говорит:
- Я знаю, где ты живешь. Прирежу твоих щенков во сне, если хоть пикнешь.
Идея звучит просто потрясающе, и горячее нетерпение разливается по центру тела и немного вниз. Как же здорово это будет — заставить мальца смотреть, а его сестру взять прямо в её маленькой кроватке. Отобрать у неё вообще все, вскрыть горло брату на её глазах, а потом… к концу реплики он не может скрыть придыхание — и она уже таращится на него полными ужаса глазами, уже что-то мычит. Ммм, как же сладко это звучит. Он думает еще раз: конечно, веревка у него с собой, но насколько же приятнее будет задушить своими руками. Можно будет чувствовать, как она перестает бороться в его руках, может, даже немного отпустить, просто чтобы продлить сладость агонии. Штаны чуть давят.
Мелькая огнями, мимо проезжает, явно торопясь на вызов, служебная машина. Напряжение в паху чуть слабнет, а вот чувство эйфории увеличивается. Он даже чуть облизывается.
Она смотрит на него в зеркало — в отчаянии, со слепой просьбой в глазах.
Он выдыхает — легко-легко, губы чуть складываются в улыбку, и лихо подмаргивает ей в зеркало. До заправки еще выдохов тридцать, немногим больше того, что им осталось.