[Hateitnow]

На самом деле мне уже очень, очень, очень давно не пишется.
И то, что теперь иногда накрывает, лично для меня - маленькое чудо.

Мне бы очень хотелось, услышать ваше мнение, сколь бы нелицеприятным оно ни было.
Потому что я осознаю, что, во-первых, давно не писала. И что, во-вторых, у меня сейчас в голове такая каша, что я не знаю, как мне смотреть на мир. Так что вот.
Зарисовки оригинального типа, бессвязны, маловразумительны, флаффны.

#4

282

Её пальцы, кажется, гнутся во все стороны, ломаются, крошатся на мельчайшие частички.
Из-под них грядет музыка.
Мягкая-мягкая, плавная, похожая на поток густой жидкости – мёда, возможно, - она, расплываясь, заволакивает собой всё пространство. Маленькая душная комната под завязку наполнена летним жаром, сухим, но удивительно живым запахом лета. Музыкой.
До пощипывания в носу красиво.
- Сыграй мне еще, - шепчут ей.
Она улыбается – мягко, немного вымучено-устало, и за этой улыбкой кажется – у неё лицо ангела. Это, впрочем, не так, совсем не так – у неё угрюмые слишком грубые черты, некрасиво-тонкие губы, глаза слишком навыкате.
Ангельские у неё только руки.
Нежные, всегда прохладные, ловкие. С длинными пальцами, аккуратными крупными ногтевыми пластинами, с очаровательной родинкой на безымянном пальце.
Эти руки созданы, чтобы на них смотрели.
Они летают над клавишами, вместе с ними изгибается всё её тело; звук рождается где-то под диафрагмой, словно она поёт – громкий, переливчатый, словно птичье пение.
Этот звук минует уши, пробирается сразу под веки, к нервным окончаниям, дергает за ниточки, так, что тело само поддается вслед за музыкой. Уже не её тело.
Кажется, это играет в голове. Там не остаётся ничего, кроме звуков, может – вообще ничего.
И она играет, играет, играет, играет ещё долго после того, как закончила.

И старый инструмент стоит на месте: грязный, расстроенный, не рабочий. И дом покрывается пылью, грязью, выбитым стеклом, плесенью, насекомыми. Крысы быстро покидают его, привлеченные куда более жилыми и богатыми съестным местными помойками.
Много лет проходит с тех пор.
И леденяще-холодной зимой, освещенный отблесками чуждых ему огней, полный переживаний от не-его праздников, этот дом все ещё, где-то глубже пыли, плесени, гнилости и копоти, пахнет душным летним садом, где кто-то шепчет: «сыграй мне ещё».
И она улыбается – немного вымученно, слегка устало, но очень-очень счастливо.
И играет, играет, играет.


#3

170

Она закидывает ноги на стол, откидывается назад в кресле и стреляет из сложенных в «пистолет» пальцев.
- «Паф», - говорит. – Ты убит, - ухмыляется довольно.
Её чуть волнистые густые темно-каштановые до шоколадно-коричневого волосы растекаются по естественному в этом месте наверняка баснословно дорогому креслу, переливаясь, словно здесь снимают рекламу шампуня. Честное слово, наверняка половина её партнеров западала именно на волосы.
- Иди к черту, дорогая. Я в бронежилете.
Она в ответ пожимает плечами, легким движением беззвучно (она всё старается делать беззвучно – иногда у неё даже выходит) снимает со стола ноги, крутится на кресле, являя миру эдакую непринужденно-довольную версию себя.
В гангстерском офисе. Запертой.
- А икс-боксы здесь есть? Я бы сыграла.
Он в это время думает – как они здесь оказались? Как в дерьмовом боевике, право слово. Почему ещё не избиты? Почему одеты – самое оно для голливидского блокбастера?
Всё кажется до идиотизма, до «кажется-мне-это-снится» ощущения наигранным.
Господи, - выдает он. И поддерживает:
- Сейчас поищу, дорогая.
И это второй раз в жизни, когда он зовёт её «дорогой». Лишь бы третьего не представилось.

#The Killers – Mr. Brightside

#2

214

- Отпусти, - говорит.
Смотрит требовательно, почти что зло, немного ищуще. Словно бы подгоняет. «Ну же, чего ждешь» или какое-нибудь «быстро» говорит этот взгляд – и ни звуком больше.
Глаза – грозово-серые, похожие на нахмурившееся непогодой небо – не по годам холодны.
Спутница – почти пожило выглядящая в свои тридцать с хвостиком лет в семь-десять женщина, – смотрит на ребенка ошарашено, недоверчиво, в чем-то испуганно. Не спонтанностью и едва ли требовательностью - поди пойми, что пугает этих взрослых вообще.
- Пусти, - повторяет.
Голос не становится громче, даже близко нет, только тверже. Мышцы у нижнего века напрягаются – не до прищура, но всё же. И снова – взгляд-требование-о-повиновении.
Лицо ребенка совсем не подходит этим глазам – ни ровная, без единой ещё родинки или следа другого порядка, кожа, ни мягкие очертания лица, ни идеально-ровный, без единой не-плавной линии, нос, ни естественно-густоватые, местами выгоревшие до белизны золотистые брови. И меньше всего – даже на вид мягкие, ровнехонькие, словно завитые и намеренно затем уложенные, золотистые кудри. А ещё – манера держать себя. Непринужденная идеально-ровная осанка, вольно висящие по обе стороны туловища готовые вот-вот вскинуться руки, слегка приподняты подбородок.
Это скорее правитель, чем ребенок. Политик, управляющий, властитель собственной жизни и людей вокруг – черт его знает.
Но повторять в третий раз ему не приходятся.
Его отпускают.
Столько раз, сколько он просит. И неважно, хочется ли ему, ребенку-который-взрослый, этого впоследствии.

#current music: acoustic of the Sixx Am – Life is Beautiful

#1

166

У неё очень холодные руки.
Словно бы окунутые в ледяную воду мёрзлые. Дрожат ещё иногда.
Мелко-мелко едва заметно подрагивают. Это было бы похоже на болезнь, если бы было похоже на что-то вообще.
Когда эти руки касаются тебя в самых личных родных и интимных местах, кажется, эта дрожь передаётся тебе. Кажется, вся поверхность кожи начинает резонировать в ответ. Кажется, мир может катиться к чертям.
Её волосы удивительно пахнут. Пудрой.
Суховатый, едва-едва терпкий запах. Напоминает лето, подростковый период, детское восхищение матерью.
Эти волосы хочется перебирать не переставая.
Разбирать на пряди, на волосинки, наматывать на кулак, пропускать между пальцами, прослеживать – от мягких упрямых корней по самые жестковатые колючие кончики. Так, что отдельные волосинки остаются торчать торчком, наэлектризированные.
Смеется она грудным смехом. Мягким, глубоким, отдающим почему-то вербеной.
Смотришь на неё – и видишь всю.
Не колышущиеся от смеха груди, не освещенное дневным светом лицо, не наверняка даже в такую теплую погоду замерзшие руки, не торчащую из рубашки красную нить – всю её.
То, что она.
Или, может, то, чем никогда не будет.

#current music: 65daysofstatic – Fix the Sky a Little


На самом деле все эти штуки неприлично сильно полны рефлексии, аффтара в них просто до отвращения много и... И мне правда очень важно узнать, что я где не так сделала, отчиается ли оно от моих предыдущих текстов и чем, такое всякое.
Вот.